В одну и ту же реку дважды не войти - или вечно вчерашние борцы с ветрянными ...

[Alexandr]

В одну и ту же реку дважды не войти - или вечно вчерашние борцы с ветрянными мельницами

Возвращение. Долгий путьна родину предков

Скотина чуяла катастрофу. Когда обозы выезжали за околицу Хуссенбаха, над опустевшей деревней поднялся душераздирающий звериный рёв: мычали коровы, визжали свиньи, выли собаки. На станции столпотворение, паровозы и вагоны нужны для фронта, а тут ещё тотальное выселение «врагов народа» вСибирь и в Казахстан. До места ссылки ехали целый месяц через Среднюю Азию. Ссыльных немцев рассовали по сибирским избам и по казахским аулам. Хозяев не спрашивали, расселением руководила комендатура, с ней никто не спорил. Фронтовиков с немецкими именами сняли с передовой и отправили в «трудовую армию»: в угольные шахты, в тайгу на лесоповал и на металлургические комбинаты. Навстречу им везли тысячи заключённых, которые освободили бараки Гулага, чтобы сложить свои головы на фронте в штрафных батальонах.

[Alexandr]

Дед Егор каждый день ждал писем от сыновей, они приходили очень редко. Дед с волнением вскрывал треугольные конверты и сразу же смотрел на тайный знак в конце письма – рисунок дворняжки. Сначала пёс держал хвост пистолетом, потом дела пошли похуже. В последнем письме *собачка поджимала хвост дальше некуда. Дед понял, что писем больше не будет.
Через год вслед за сыновьями забрали в трудармию и дедовых дочек: Анну и Лизу. Морозным зимним утром сёстры запрягли колхозногоконя и отправились в Бийск. Их престарелые родители остались в Ае одни с целой кучей малолетних внуков и внучат. Всю войну Анна вместе Лизой проработали налесоповале. Война кончилась, но их домой не отпустили, а перевели из тайги в бараки Челябинска-40. Лизу отпустили к своим детям лишь весной 1947 года. Она плохо говорила по-русски и боялась ехать в такую даль в одиночку. Случись что-нибудь с нею в пути, дети останутся круглыми сиротами. Лиза умоляла сестру поехать вместе. Анна была уже замужем и ждала ребёнка.

[Alexandr]

Это была в ту весну моя самая первая поездка в Аю, я побывал там вместе с моей мамой ещё до своего рождения. Добирались мы до деда целую неделю и прибыли в Аю поздно вечером. Моих двоюродных братьев дома не было.Они работали с дедом на выпасах и ночевали за горой, на заимке в Черемшанке. Дома была одна бабушка с внучками. Они спали в избе голодные на ворохах соломы. Бабушка Маргарита охнула:
-Боже мой, доченьки мои! Наконец-то приехали!
-Мама! Мамочка!
Тётя Лиза кинулась к детям:
-Лидхен! Дочка, ты узнаёшь меня?!
Ещё слёзы не высохли, а мама моя пошла к деду через гору по полевой дороге. Лизиному Яше было всего десять лет от роду, а Фридриху и того меньше, работали они наравне со взрослыми. От темна до темна пасли коров. Там ночью, в Черемшанке, после пяти лет разлуки моя мама *встретила своего отца. Начали будить детей:
-Ребята, вставайте! Надо домой идти.
-Мы устали, мы не хотим домой, мы здесь будем ночевать...
-А если б мама вернулась пошли бы?
-Тогда пошли бы...
-Она приехала, мальчики!

[Alexandr]

Тяжёлым был обратный путь на Урал. Мать его с большими и опасными приключениями преодолела. Меня она родила 13 сентября. Месяцем раньше у соседей по нарам, у Найфельдов, родился сын Гришка. Наши отцы разорвали на пелёнки свои последние рубахи и работали в одних спецовках на голое тело. Когда нам было по три года они сумели из древесного отлёта рядом с пилорамой построить себе двухквартирный засыпной домишко. Это было целое богатство. Кроме того у нас был свой двор. Родители боялись, что мы можем потеряться и вдолбили нам в голову одно очень важное заклинание. Моё звучало так:
-Меня зовут Федя Тиссен. Мою маму зовут Аня Тиссен. Моего папу зовут Борис Тиссен. Мой папа работает на базе ГЧК.
*Я выучил этот заговор на обоих языках. Он мне казался чем-то вроде новогоднего стишка, за который Дед Мороз обязательно даст какой-нибудь подарок. Или премию. Адрес наш был оченькоротким, в нём не было ни номера дома, ни названия улицы, просто: Челябинск –40.

[Alexandr]

Вокруг меня жило моё разноязыкое племя, говорящее на вcех немецких диалектах. Поcлевоенные дети были на базе в диковинку, как ласточки весной или первые подснежники поcле долгой зимы. У наших родителей отняли прошлое, настоящее и будущее. Всех навечно изгнали из своей родины. Старинные российские деревни с немецкими именами одним росчерком пера исчезли с карты страны: Эрэнталь,Найфельд, Айхендорф, Гладбах... Их основали двести лет назад наши предки. Красивые имена давали они своим поселениям: Долина Чеcти, Новое Поле, Дубовка, Тихий Ручей... Первые годы зарывались в землю как кроты, зимой бураны переметали их землянки, надо был выжить до первого урожая, весной распахать целину, забить колодцы, построить дамбы, с ружьями отбиться от набегов степных кочевников и лишь осенью сжать ниву, намолотить зерна, которого должно было хватить на хлеб, на семена, на новые плуги, на одежду и новую крышу над головой.

[Alexandr]

Два долгих века делали всё это мои предки из поколения в поколение и вдруг оказались в предателях. Только потому что враг говорил на том же языке, что и мой дед. Страна им мcтила и они не могли понять за что. Те, кто оcталиcь в живых должны были вечно жить c клеймом предателя под надзором комендатуры, как преcтупники. У людей была общая душевная боль. Она как едкий дым виcела повcюду и cильно отразилаcь на моём развитии. Я c cамого детcтва невыноcимо обидчив, невыноcимо привязчив, мне поcтоянно не хватало чьего-то признания, чьей-то любви. Не выношу одиночеcтва, в командировках уже на третий день мучилcя ноcтальгией. Вопрос предательства торчал у всех в мозгах как заноза. Распался Союз и исчезло всё, чем я жил и дышал, предавать было уже нечего. Тем не менее, в 1994 году решение выехать на родину предков далось мне нелегко. Я попал вреанимацию с сердечным приступом. Лежал с тяжёлыми думами на столе, с которого передо мной унесли двоих в морг. Но это уже другая история.

[Alexandr]

Вскоре нам пришлось расстаться с нашими соседями Найфельдами навсегда. На атомной стройке разбавляли спирт и излишки шли для личных нужд кладовщика. Отец отказался участвовать в таких махинациях *и его выгнали с работы, а всю нашу семью из засыпушки. Мы шли мимо трамваев на новое место по мосту и тащили за собой на верёвке нашу кормилицу – козу Машку. Так я попал из базы ГЧК на Челябинский металлургический комбинат. Машку мы привязали на условно зелёном пятачке между бытовкой и железнодорожной линией, по которой возили вагонетки с расплавленным металлом. Жили мы в этой бытовке. Отца я видел во время обеденныхперерывов. Он как из преисподней вылезал из какого-то люка, весь окутанный клубами пара, вытирал прокопчённый пот со лба и вёл меня в заводскую столовую. С той столовой до сих пор помню вкус рассольника по-ленинградски.

[Alexandr]

Однажды меня сводили даже в заводскую теплицу. Столько зелени на одном клочке земли я до этого ни разу не видел. Теплица мне казаласьземным раем. Нам разрешили сорвать огурец. Садовник разрезал огурец пополам,посыпал солью, потёр дольки друг об дружку и протянул одну дольку мне, другую отцу. Это был первый в моей жизни огурец, который я отчётливо помню. Все остальные огурцы, которые мне после перепадали, так резко не пахли и такими вкусными не были. Но настоящее дыхание природы я ощутил в одно воскресенье нареке Миас. Полный грузовик рабочих вместе с семьями увезли за город. Взрослые скинули с себя все лохмотья, бросились в реку, брызгались там водой и от радости визжали как дети. С того дня остался у меня в памяти запах берёзового леса, шум и гам людей в реке.

[Alexandr]

Однажды вечером мать налила нам с Ленхен последний раз постакану молока. Родители с тоской и болью смотрели через закопчённое окошко бытовки на заводской двор. Там подыхала коза Машка, наша кормилица. Машка не могла привыкнуть к заводскому шуму, приседала от страха и одичало глядела по сторонам. На нашу беду машинист цеха оказался гадкой сволочью и мучил Машку паровозными гудками. Из вагонеток валит жар и чад, а тут ещё эти паровозные гудки. Машка металась по зелёному пятачку и рвалась на верёвке из стороны всторону, падала, вскакивала и снова падала... Я долго простаивал на страже рядом с Машкой не в силах ей чем-либо помочь. Проезжая мимо нас, машинист высовывал в окошко свою чумазую харю, дёргал шнур паровозного гудка и скалил зубы. Мне не было смешно. Это повторялось каждый день до тех пор пока Машка не свалилась с ног.

[Alexandr]

Сестрёнка Леночка заболела и её увезли вместе с матерью в больницу. Я часами беспризорно бродил по заводским цехам в раздумье и мучился понять того взрослого дядю. Своими детскими мыслями я заходил в тупик. С одной стороны взрослые казались очень умными и сильными. * *Электромагнитный кран, доменные печи, трубы, паровоз... На базе ГЧК пацаны тайком от взрослых всей толпой катались на дрезине. Попробуй её раскрутить. А тут один паровоз тащит много-много вагонов и машинист этим паровозом управляет. Вроде умный, а смеялся когда Машка подыхала... Я не знал ещё тогда, что нормальные, казалось бы, люди способны и на большее свинство. За городом на атомной стройке морили людей, а не животных,а в Казахстане умер от рака лёгких мой дед. Там уже испытали кучу атомных бомб, готовилась к испытанию первая в истории человечества водородная бомба, а совсем рядом от меня под горами заводского шлака лежали кости моих соплеменников, которые на второй год войны построили эти заводские цеха.