Крошка. Три дня и три ночи из жизни немецкого студента.

[admin]

Крошка (Три дня и три ночи из жизни некоего немецкого студента)

ДЕНЬ ПЕРВЫЙ

Мне было семнадцать лет, и я проходил курс юриспруденции в одном из немецких университетов, часто менял квартиры и наконец снял три комнаты в бельэтаже у пожилой дамы по имени Анна Пахт. Хозяйка моя, бывшая актриса, только что отдала на сцену свое единственное чадо, шестнадцатилетнюю Марию, появление которой было встречено восторгом истинных ценителей... молоденьких девиц.

Я назвал ее Микуца*, хотя она была немка, а может быть, именно из-за того, что она родилась немкой. С одной стороны, она нравилась мне как мужчине, и, следовательно, чувство это было весьма односторонним. С другой стороны, душа у меня не лежала ни к чему немецкому, даже к немецким барышням, и лишь назвав прелестницу Крошкой на своем родном языке я дал себе некоторым образом право полюбить ее всесторонне, как истинную свою соотечественницу.

Она была хороша, ничего не скажешь! Хороша, как дитя моей родины! Что за глазки... (теперь не припомню их цвета). А волосы... под стать глазкам. Ротик ее... но с той поры
* «Микуца» по-молдавски означает «крошка», «малышка», «младшенькая».

[admin]

— Именно. Актер должен быть всегда холоден, холоден, как правосудие, холоден, как буква закона, холоден, как юридический документ, холоден, как...

— Но разве это натурально?

— Для меня — да.

— Что значит — для вас?

— Я по натуре человек холодный, поэтому холодность для меня натуральна.

Госпоже Пахт было за сорок, при всем том, как опытная инженю, она еще считала себя способной при случае тряхнуть стариной; посему, проверяя искренность моего софизма, она положила руку мне на плечо, сощурила глазки и жеманно пропела:

— Ты не шутишь, дружок? Так ли ты холоден?

Я опустил взгляд и поклонился со всей серьезностью:

— Прощайте, сударыня.

— Вы меня покидаете?

— Простите, сударыня, вы чересчур горячи.

— Как? И я тоже?

— Да, и вы тоже ненатуральны.

Войдя к себе, я закурил и принялся размышлять над юридическими принципами Бентама, который первым открыл простую истину: человек волен делать все, что ему по нраву; вдруг скрипнула дверь, я повернул голову и увидел... нос! Нос в приоткрытой двери, нос допотопный, то есть нос, настолько же превосходящий размерами нынешние носы, насколько мастодонт превосходит простого слона. Тут было отчего струхнуть. Однако как раз вовремя нос заколыхался, и я услышал знакомое мычание, раскрывающее тайну его владельца.

— Я могу видеть господина Тэчуне?

— Входи, входи, милейший Носорог!— ответствовал я, и барон Розен очутился подле меня.

Барон Розен, студент-юрист и мой коллега, был молод, богат, приземист, толст, бел, носат, и звали его в университетских кругах не иначе как Носорог. Ох, эти прозвища, кого ими только не награждают! Меня, например, товарищи величали Аптекарем, ей-богу не знаю, с какой стати. То ли за мое пристрастие к духам и помаде, то ли за то, что вследствие слабого моего сложения с детства меня сопровождали пилюли и капли, то ли потому, что одно время я приударял за г-жой Бенедек, миловидной вдовой аптекаря, которая оставила мне на память — ах!—тридцать семь пузырьков, больших и маленьких, цветных и прозрачных...

Барон тем временем принял весьма картинную позу:

[admin]

левой рукой уперся в бок, правую простер над моей головой, расставил ноги эдак на пядь и вознес кверху громаду носа. Затем произошел следующий диалог:

— Лицемер!

— Я?

— Плут!

— Э!

— Повеса!

— О!

— Распутник!

— А...

— Каналья!

— Стой-стой-стой! Запас гласных кончается, перехожу на согласные. Ты что, рехнулся?

— Как ты, пройдоха, посмел проникнуть под эту крышу?

— Да ты, я вижу, ревнуешь меня к г-же Пахт?

— Я вызову тебя на дуэль!

— Хоть на дуэль, хоть на квадриль*, уволь только от соло и трио.

— Шутки в сторону,— произнес барон, усаживаясь.— Тебе нравится Мария?

— Что за мысль!

— Нравится или нет?

— Да как может нравиться такая малютка, сущий птенец — незрелый, неразвитый, неопытный, неоперившийся, неопределенный, незавершенный, непрактичный и неискушенный... Жалость, да и только!

— Так зачем ты здесь, у Анны?

— Где-нибудь, приятель, надо же и мне голову преклонить.

— А чем тебе не угодил прежний хозяин?

— Так ты ничего не слышал?

— Про что?

— Ну, это долгая история. Видишь ли, у тамошнего моего хозяина, у Клумпена, чересчур развился эстетический вкус . после смерти жены его, сущей кикиморы: крайности сходятся. Хозяйством у него заправляет экономка, больше приблуги нет. Красавица — что твоя одалиска, и водворилась она не только у него в доме, но и в сердце. Одно плохо — эта Фрос-хен тоже не промах по части эстетического вкуса. И Клумпен,-которого только ты можешь превзойти по импозантности, ничего не мог добиться у бедной девочки. Но вот я снял у него квартиру и, как знаток гризеток, уеш, У1(В, У1С1**. А если хочешь поподробнее,— то я с первого же дня приобрел на

* Игра в карты с четырьмя участниками.

** Пришел, увидел, победил (лат.).

[admin]

Фросхен ]115 зегуйиНз яиае т Гааепбо сопз^зШ*. Целых три месяца Клумпен не подозревал о своем совладельце, и я уже начал надеяться, что в скором времени получу щз ргезспрНошз**, как вдруг... И так далее. Как видишь, милейший Носорог, не по доброй воле пришлось мне просить крова у г-жи Пахт.

— Ах, Аптекарь, ты пролил бальзам на мои раны!

— Я только выполнил свой долг аптекаря, хотя у нас на отделении и не читают ветеринарию. Да больше того, я готов, пожалуй, за тебя похлопотать перед этой куколкой — убедишься еще раз, что я ни при чем — распишу ей твои достоинства, выдающиеся пока лишь в профиль; кстати, с каких это пор ты в плену у ее чар?

— Со вчерашнего вечера в театре.

— В театре... Гм! Знаешь что, пожалуй, пора подумать о подарке,

— Черт подери! Но я с ней не знаком! Представь меня!

— Не все сразу. Ты не очень-то хорош собой, мягко говоря, и, стало быть, чтобы понравиться женщине, должен сначала заявить о себе, как бы из-за кулис, заставить ее прежде восхититься твоим характером, твоей щедростью, а затем уже явиться перед ней воплощением возвышенного идеала, томящегося в неказистой оболочке. Для начала подойдет анонимный подарок — а уже мне предоставь шепнуть ей на ушко, как бы под большим секретом, имя галантного вздыхателя и выставить его в самом выгодном свете.

— Грандиозная мысль! Аптекарь, дай обнять тебя!

— Сделай милость, только не задави носом.

Мы расцеловались, и Розен, даже не заподозрив в моем поцелуе коварства Иуды, вышел, а вернее, выпорхнул из комнаты с намерением незамедлительно препроводить мне подарок, который я взялся вручить адресату.

После ухода приятеля я посмотрел на часы — было без четверти два.

— Господин Гица! Госпожа Анна просят к столу.

— Ах! Я и не слыхал, как ты вошла, Кати! Барышня вернулась с репетиции?

— Вернулись.

— Обо мне был разговор?

— Барыня сказали, что вы, вроде бы, не в своем..., т. е. не совсем...

— Не в своем уме?

— Да.
* Право употребления, возникшее вследствие действия (лат.).
** Здесь — формальное право (лат).

[admin]

— А барышня что на это?

— Про поэта-де так нельзя говорить.

— А барыня что?

— Ученые-де, говорит, все немного с придурью.

— А барышня что на это?

— Ничего.

— А барыня что?

— Ничего.

Когда я пришел в гостиную, г-жа Пахт и моя Крошка уже сидели за столом, расстелив на коленях салфетки.

— $ Слышала, сударь, что вы по природе человек очень холодный,— начала Крошка.

— Вас не устраивает мой характер?

— Ничуть.

— В таком случае, вы не женщина.

— Извольте объяснить ваши слова, г-н философ.

— Вашу прародительницу Еву прельстил Змий, самое холодное из всех живых существ. Но коль скоро вам не по сердцу мой характер, я утешу себя тем, что пришелся ко двору вашей матушке... Если я правильно понял ее благосклонные взгляды нынешним утром...

Г-жа Пахт, подле которой я сидел, ущипнула меня за колено.

— За что, сударыня, мне же больно!— воскликнул я с совершеннейшим простодушием. Дочка молчала, переводя взгляд с меня на мать с насмешливым любопытством.

— Вы все эдакое сегодня говорите...— начала было г-жа Пахт.

— Что ж, давайте переменим тему разговора. Эта индейка превосходна.

— Какая же это индейка, это кролик, сударь,— возразила Мария.

— Оно и видно, что вы не изучали философию.

— Это почему?

•— Вкус — понятие субъективное; вкус заключен лишь й нас самых и, следовательно, то, что для вас — кролик, для меНя — индюшка, поскольку мое «я» в эту минуту ощущает именно вкус индюшки.

Госпожа Пахт, забывши про обиду, прыснула со смеху.

— Вы невозможны, милостивый государь, с вашим духом противоречия.

— Противоречий вообще не существует в природе, милостивая государыня. Вы просто не знакомы с Гегелем.

Вошел Дитрих, так звали моего лакея.

— Там пришел человек от господина барона.

[admin]

— Прошу прощения, сударыни! Не смею долее беспокоить вас своим присутствием; надеюсь, мы еще вернемся завтра к нашим философическим дискуссиям.

Не успела дверь захлопнуться за мной, как я услышал голос госпожи Пахт:

— Ну и болван!

«Все идет, как надо,— подумал я, входя к себе,— болванам всегда везет».

Барон — законченный простак — прислал, как было условлено, роскошный подарок — женский несессер черного дерева с золотой инкрустацией. Я ответил запиской:

«Любезный Носорог!

Завтра на лекции по уголовному праву я сообщу тебе результаты.

Аптекарь, тапи ргорпа*.

Р. 5. Будь добр, пришли мне твои сани — хочу немного рассеяться. Ты, я знаю, сейчас станешь обедать, потом — спать, экипаж тебе не понадобится, так что жду».

Такого одолжения барон до сего дня не оказывал никому. Через полчаса санный выезд стоял у моих ворот.

— На заставу Блинде-Ку,— крикнул я вознице.

Через эту заставу я впервые вступил в город, намереваясь изучить в местном университете теорию права, чтобы затем всю жизнь ею пренебрегать.

В первые два года учения я сменил семь квартир. Теперь, с помощью барона, я хотел мимоходом воскресить обстоятельства и места моих былых похождений.

— Налево, улица Р.

Мы проехали мимо двухэтажного особнячка, низ которого занимало сразу пять скорняжных мастерских. А во втором этаже, за двумя крайними окнами, я провел без малого три месяца. В остальных комнатах располагалась хозяйка, женщина видная, но уже под сорок, вдова богатого меховщика. Наш роман длился два месяца, но с тех пор я дал зарок не влюбляться в сорокалетних дам, тем более в меховщиц.

— Направо, улица М.

Вот дом, которого мне не забыть никогда. Наверху жил я, а внизу — моя Генриетта, француженка-модистка, снедаемая чахоткой; неземные ее прелести подчас наводили меня на мысль, что чахотка — это недуг ангелов. Однажды вечером она послала ко мне сказать, чтобы я не шумел, ей, дес-
* Собственную руку приложил (лат).

[admin]

кать, нездоровится. Так началось знакомство. О боги! Как сладостно было подле нее — всякий день она пленяла меня по-новому, и через семь недель умерла, или лучше сказать, растаяла в моих объятиях. Могу похвастаться, это была единственная женщина в мире, которую я любил в буквальном смысле до гроба.

— Налево, улица Ф.

Ага, вот и счастливая обитель господина титулярного советника, воплощенная идея Фурье о фаланстерах. Во флигеле в глубине двора помещалось двое студентов и один чиновник, и все мы, на равных правах, без ревности, без интриг, без раздоров, наслаждались неистощимым благорас-. положением хозяйки, муж которой входил в наше товарищество четвертым и самым малозначащим членом.

— Хорошенького понемножку. Поворачивай назад!

Дома я нашел внеочередное послание барона:

«Аптекарь!

Я много думал, как можно лучше устроить, чтобы моя фея могла без труда отгадать имя своего обожателя. Может статься, моя идея не так уж плоха. Вот ее суть, на всякий случай. Ты вложишь в посланный мной несессер листок бумаги с моим родовым гербом, что легче всего может разжечь ее любопытство, и тогда можешь объяснить ей, что, судя по твоим геральдическим наблюдениям, он не может принадлежать никому иному, кроме как баронам Розен.

Твой навеки Р.»

Эту записку я храню по сей день, как образчик изящного и весьма оригинального стиля.

Итак, последние мои сомнения рассеялись. Носорог явно влюблен без памяти. Человек, трезво мыслящий, никогда не будет столь щедр на слово «может». Несессер и сани — поступки, совершенно не свойственные его натуре,— лишь подтверждали очевидное.

Я взглянул на герб, отпечатанный на листке надушенной розовой бумаги. Он представлял собой щит в виде семиконечной звезды — весьма распространенный символ шведской геральдики.

Я позвонил.

Моим родовым гербом, в соответствии с моим именем и моей натурой, была горящая головня*. Я отпечатал ее на сургуче поверх баронова щита, который — щит, а не барон,

*• «Тэчуне» по-молдавски означает «головня».

[admin]

разумеется,— тут же исчез, обожженный, и запер бумагу в несессер.

А ведь не получи я записки от барона, мысли мои приняли бы другой оборот, подумал я. Вот что значит изобретательность истинной любви! Теперь надо действовать с умом: пусть барон уверится, что Крошка получила его подарок и уже полюбила его—(подарок или барона — все едино) за глаза, а потом надо подстроить его любовное объяснение с мнимой Крошкой. С такой мистификацией немудрено справиться. Положим, какая-нибудь гризетка завтра на бале-маскараде... Эврика! Я забыл про подругу Розена.;. Не долго думая, я написал следующее письмо по-польски:

«Моя коханая пани!

Я располагаю вескими доказательствами неверности вашего милого друга. Позвольте мне тотчас же приехать, и я не только вам их представлю, но даже берусь дать вам возможность убедиться во всем самой. В ожидании ответа, р.. котором вы заинтересованы, уверяю вас, больше, чем я, остаюсь искренне ваш

Аноним».

Интрига завязывается на славу, Дюма, да и только. И бедной полячке предстоит сыграть роль Крошки.

Вошли Дитрих и Кати.

— Вы звонили? — спросил Дитрих.

— Да-да.

— Подать ужин?—предложила Кати.

— Нет, милочка, но хорошо, что ты тоже зашла. Я как раз собирался послать за тобой. Вот какая штука, душечка. Эту вещицу ты передашь барышне из рук в руки и скажешь, что тебе ее сунул в темноте, в коридоре, какой-то человек, рассмотреть его не удалось, и скрылся со словами: «Это — мадемуазель Мари в память вчерашнего представления». До поры до времени храни тайну,— добавил я, вложив ей в руку ассигнацию в пять флоринов.

Кати вышла, зажав под мышкой несессер, а в кулачке — залог молчания.

— А ты, оболтус, отправляйся на улицу Лорх; найди дом № 86, спроси госпожу Викторию Пшикшевскую, вручи ей в собственные руки, слышишь, прямо в руки, вот это письмо и дождись ответа. Повтори, что тебе сказано.

— Что я оболтус.

— Верно, еще что?

— Чтобы я пошел на улицу Лорх.

[admin]

— Молодец, а дальше?

— Идти дальше?

— Гоиори, что дальше!

Найти дом № 68.

— 86, олух.

86, барин.

11 что потом?

— Спросить госпожу Кифторию Пшик-шик-шик-скую.

— - Викторию Пшикшевскую, чурбан!

Кифторию Пшик-шик-шик-скую, барин.

— Спроси тогда уже просто вдову, полячку. Я думаю, вряд ли под одной крышей найдутся две вдовы-полячки.

-- Вдову-полячку № 86.

— Дом № 86, а не вдова, ясно теперь?

— И принести ответ.

— Не вздумай как-нибудь проговориться, кто тебя при-слпл.

— Еще чего.

-- Пу, ступай.

Госпожа Пшикшеьская, или, как ее называл Дитрих, Кифтория Пшик-шик-шик-ская,— четвертое необходимое лини моей интриги, где я, естественно, стоял первым, — вдова II но три Некого капитана, сложившего голову в Венгрии, получили от благодарного правительства пенсию столь скромную, что, ни желая ради сбережения государственной казны умереть С голоду, была вынуждена промышлять своими преле-|\'Iими, Переходя таким образом от одного к другому — как ИЮТа а толпа — Виктория как-то раз налетела на Носо-|Ч1|ц, а может, и он налетел на нее.— Ах,— сказала хитрая полячка, томно заглянув в глаза самого безобразного и самою богатого студента нашего университета,— ах! напрасно и всю жизнь искала мужчину, который мог бы меня понять!

— Ох! — отвечал простодушный барон, тая в огне искусного кокетства,— о, тщетно я долгие годы мечтал о женщине, которая могла бы меня полюбить! — Но моя бедность! -Она стоит моего носа! — У тебя нежное сердце, •того достаточно, чтобы заронить в женщине любовь! — У тебя ангельское личико, этого достаточно, чтобы мужчина .заплатил за свою страсть!.. Тут Виктория лишилась чувств, а Носорог бросился приводить плутовку в себя вихрем лобзаний, неизбежно при этом щекоча ее махиной носа. Развязка мелодрамы дорого обошлась барону: скрепив свой свободный союз с полячкой, он положил на ее содержание две Тысячи флоринов в год, плюс экипаж и подарки, не предусмотренные бюджетом; а полячка — скрепя сердце — пожа-

[admin]

ловала ему то, что прекрасный пол, верный своей натуре и общественным установлениям, дарит лишь мужчине с внешностью приятной или по меньшей мере не отталкивающей.

Розен частенько приглашал своих близких друзей, среди коих центральная роль — в двояком смысле этого слова — отводилась мне, на чашку чая к Виктории. Полячка тешила нас игрой на фортепьянах и пением; кто-нибудь из гостей подыгрывал ей на флейте или скрипке; две-три наперсницы и товарки хозяйки в объйтиях своих погубителей порхали в польке или вальсе, студенты либо военные затевали пикет или штос, и вечер пролетал незаметно ко всеобщему удовольствию. Заводила ли Виктория, окруженная таким пестрым обществом и избавленная от ревности барона, самого легковерного в мире существа, заводила ли она, вступив на скользкий путь «добродетели» и памятуя о своем прошлом, других покровителей, рангом пониже, случайных и неприбыльных, этого я не знаю. Презумпция невиновности заставляет меня предполагать в ней идеал женской верности. Честно говоря, я и сам не давал ей повода бороться с соблазном — не из дружеских чувств к барону и не от того, что смазливая вдовушка мне не приглянулась, а просто из лени— мне далеко было к ней ездить. Однажды, правда, уступая ее нежным просьбам, я написал экспромтом ей в альбом сонет, в котором, помнится, утверждал со всем поэтическим пылом, что счастье счастливейшего из счастливцев — быть счастливу в счастье.

Дитрих принес от Виктории записочку с одним только словом — «Чекам», что по-польски означает «жду».

— Ступай за извозчиком.

Я взял со стола маску, надел ее, сунул в карман письмо барона с тысячью «может», в котором я стер «Аптекаря» — прозвище мое было довольно-таки широко известно,— накинул на плечи плащ и... вот я уже в гостиной, среди пышного баронского убранства, тет-а-тет с полячкой, сгорающей от нетерпения и любопытства.

— Милостивая государыня! Кто я такой, вы узнаете позже. Не будем терять времени на разговоры. Вам знаком этот почерк? — я протянул ей письмо.

— Пресвятая дева, почерк Розена!

— Читайте!

— Сударь, кто вы? Кто ты, скажи наконец? Человек или дьявол?