Крошка. Три дня и три ночи из жизни немецкого студента.

[admin]

— ПОЭТ, могу вам предложить сюжет, — остановила меня неких маска.

Нм, может быть, и Муза, но не моя, — парировал я и прошел в третью гостиную.

— - Аптекарша Бенедек по тебе сохнет, — пробегая мимо, бросило мне домино.

— Ей надо читать мольеровского «Мнимого больного»; неплох и холодный клистир.

Я возвратился во вторую гостиную.

— Хочешь, угадаю всю твою жизнь от колыбели? — спросила меня черкешенка.

— Зачем ворошить давнее; если б ты мне сказала, что и делал последние сутки —вот это да. Молчишь? Что, не по зубам орешек? Ну, ступай, поищи себе добычу по плечу.

Я приблизился к дверям первой гостиной как раз в тот момент, когда вошли две новые маски. Одна, повыше и посолиднев, была в платье пурпурного атласа со шлейфом и в золотой короне; на другой, более миниатюрной, было светло-зеленое атласное платье с накидкой из розового бархата, а ту, смежную с ее, и сел там, зажав руками голову, чтобы не слышать стонов несчастной и всхлипываний ее матушки. Это доставило мне случай быть свидетелем роковой сцены. Явился Негус, выписал рецепт и отослал старушку в аптеку, а Софийке дал наказ: «Эту микстуру будешь пить по чайной ложечке каждые полчаса — слышишь, дорогая, — каждые полчаса. А мне надо спешить, загляну вечерком». С этими словами Негус поцеловал, страдалицу и вышел, не заметив моего присутствия. Вскоре откланялся и я, дождавшись, пока мать ее вернулась из аптеки с лекарством, и обещая вскорости их навестить. Через день захожу к ним — Софий-ки уже нет в живых. Комната была еще не убрана, и я заметил пустую склянку из-под микстуры, прописанной Негусом. Ненароком взгляд мой задержался на ее этикетке: по чайной ложке утром и вечером. Кровь бросилась мне в лицо: злодей! Я вспомнил его слова: «Ума не приложу, как от нее избавиться». Не говоря ни слова, я вылетел из комнаты и, не разбирая пути, бросился к Негусу: «— Я все знаю, Негус, все!» «— Что за манеры!» «— Софийка умерла!» «— Несчастная! Ты успел влюбиться?» «— Принимай, дорогая, по чайной ложечке каждые полчаса». Тут Негус, вскочил как ужаленный и схватил меня за руку: «Как ты узнал про эти слова?» «— Я знаю и другие, им в пандан: по чайной

ложке утром и вечером...»

[admin]

Когда я ног под собой не чуя мчался от Софийки к Негусу, меня гнал внутренний голос, кричавший: отомсти за невинную кровь! Только чувства говорили во мне, разум молчал. Но, увидев замешательство Негуса, я вдруг с отчетливостью понял, что мне предстоит выбрать из двух зол: либо отдать его в руки правосудия, потребовав вскрытия усопшей, либо утаить навечно все, что я знал, став таким образом соучастником преступления. Положим, по закону Негус будет осужден, но разве Софийка от этого оживет?

А я, как обвинитель всеобщего любимца, выиграю ли я в глазах публики? И не подставлю ли я под удар свою репутацию сомнительным знакомством бог знает с кем — с гризетками! Кроме того, кто поручится, что судья не спросит меня: «Почему, когда вам показались подозрительными слова Негуса, вы не стали проверять рецепт?
Как странно, что вы решили заняться проверкой именно после того, как Софийка умерла!»

[admin]

В одно мгновение мне стало ясно, в какую я впутался историю. «О себе надо печься в первую голову»,— не замедлило прийти решение. И мысль облегченно заработала дальше. Общественная жизнь складывается из совокупности личных интересов — так давайте начертаем на наших знаменах: Своя рубашка ближе к телу! Предоставим провидению позаботиться о том, чтоб все рачители своих рубашек варились н одном котле. Я по мере сил исполняю свою миссию, а остальное пусть довершит судьба... Теперь вам понятно, каким образом ваш покорный слуга, похоронив в своей груди тайну злополучной склянки, сделал Негуса своим должником. И если он и не питал ко мне нежных чувств, чего ждать было бы смешно, то хотя бы стал послушен моей воле.

Итак, я приехал к нему на ночь глядя и прошел в гостиную. Тут царил дух азарта — игроки в штос, пикет и вист галдели, перебивая друг друга, но не ссорясь — ни дать ни взять бояре в Национальном собрании,- Ища, где бы преткнуться, я заметил в углу некую личность, суть которой сводилась к двум словам: прожженный писака.

О г-не Вальштимме никто не мог бы сказать, ни откуда он родом, ни кто его предки, ни где и когда получил он образование, ни даже каковы масштабы его невежества. Когда в газете появилась его первая статейка, публика прочла начальные строчки, потом взглянула на подпись и, воскликнув: «То-то пустобрех!» — отбросила газету в сторо-ну.

[admin]

А Вальштимме все марал и марал бумагу, и хотя публика по-прежнему не желала читать его стряпню, но в конце концов он добился такого положения, когда без его подписи в газете будто чего-то не хватало — как если бы забыли пропечатать само ее название или адрес типографии. Как было не признать журналистом столь важную персону! К нему стали относиться уважительно даже те, да, собственно, и только те, кто никогда не заглядывал в его писанину. И тут Вальштимме в знак крайнего либерализма надел неимоверно короткие панталоны и отрастил неимоверно длинные волосы, утвердил свое право выспрашивать всех обо всем, цедя сквозь зубы ответы на встречные вопросы, как и Шдо-бает великому человеку, и основал собственную газетенку, в которой регулярно появлялись следующие материалы:

1. Обзор отечественной политики, в котором сквозила одна мысль: слушайтесь меня, иначе попадете впросак.

2. Передовица, грозно предрекающая: попадете впросак, если не послушаете меня.

3. Новости международной политики, черпаемые из депеш или самых достоверных иностранных источников и оповещающие публику, например, о том, что скончался Гарибальди.

4. Корреспонденции, то есть вранье, помещающееся за подписью его сочинителей, что как-никак свидетельствует сЛ их недюжинной отваге.

5. Призывы к участию в подписке, к примеру, в пользу бедуинов, лишенных возможности открыть в центре Африки оперный театр, читай — в пользу редакции.

6. Всякая всячина.

[admin]

«Не мешало бы угодить со своей дуэлью в эту последнюю рубрику г-на Вальштимме», — решил я на ходу и подошел к нему с видом такого благоговения, на какое вправе рассчитывать великий литератор, пламенный патриот, незаменимый государственный муж и выдающийся филантроп.

— Какая удача, что я вас встретил, г-н Вальштимме. Не исключено, что более мне никогда не придется вас лицезреть.

— Отчего же?

>— Завтра утром мне предстоит дуэль.

— С кем?

•— С этим финном, бароном Розеном с моего факультета.

•— Что-то не слышал о таком.

*— О, это отчаянный тип, однажды он осмелился при всем честном народе утверждать, что вы...

— Что я? ,

— Впрочем, такие пустяки не заслуживают вашего внимания...

— Напротив, напротив! Так вы говорите, он утверждал, что я...

— В таком случае я повторяю в точности слова барона: «Г-н Вальштимме — мастак пускать пыль в глаза».

Газетчик счел за лучшее пропустить этот отзыв мимо ушей и продолжил свое интервью:

— На чем же вы деретесь?

— На карабинах.

— Замечательно! А на каком расстоянии?

— В десяти шагах.

— Какова причина дуэли?

— Барон посмел выкрасть у меня туфельку моей возлюбленной.

— Кто же ваша возлюбленная?

[admin]

— Одна юная альбиноска: глаза краснее розы, волосы—1 белее лилеи.

— Вы не будете возражать, если мы осветим это событие в завтрашнем номере?

— Сделайте одолжение.

—- Пожалуй, я объявлю в своей статье, что вы убили барона Розена; если дело примет иной оборот, послезавтра я дам опровержение.

— Тогда уж лучше объявите, что барон меня убил.

— Это как вам будет угодно.

Вальштимме спросил листок бумаги, настрочил заметку и через Негуса распорядился, чтобы его каракули тотчас же отнесли в типографию...

[admin]

Так получилось, что на другой день я был вычеркнут из списков живых для всей немецкой нации и вообще для всех, читающих по-немецки.

Дождавшись, пока гости один за другим разошлись, слуги вынесли зеленые ломберные столы и лампы и расставили стулья по стенам, а мы с доктором остались без свидетелей, я изложил ему обстоятельства своего стремительного романа с Крошкой и фальшивой дуэли с Носорогом и попросил забинтовать мне голову.

— Забинтовать? Хорошенькие шутки, Аптекарь! Что-то

я не вижу раны!

— Ты хочешь сказать, милый доктор, что моя рана существует лишь в воображении? Так пусть в твоей перевязке будет столько же фантазии! Вообрази себе, что у меня во лбу зияет дыра, и действуй, как того требует хирургия. Да поторапливайся — уже шесть, а в половине девятого я должен, как Густав Адольф после Люценской битвы, камнем лежать в твоей карете у ворот своего дома. Ну же, давай, черт побери! Моя Крошка ждет меня, как ждала тебя когда-то Софийка, мир ее праху!

Упоминание о Софийке подействовало как нельзя лучше. Из смуглого Негус стал синим. Не возразив ни словом, он вышел в соседнюю комнату, вернулся с пластырем, с марлей, с корпией, компрессами, бинтами — и в мгновение ока голова моя была обмотана чалмой, как у турецкого паши, и я с довольным видом изучал себя во всех зеркалах гостиной, приговаривая по примеру некоего приверженца чистого искусства: «Что есть мир, как не иллюзия!» Вот — два юноши, один — во плоти, другой — лишь отражение, оба забинтованы и, однако, оба — целы-невредимы.

— Негус, а не добавить ли чего? Что-то я уж больно румян для раненного в голову. Белил не найдется?

[admin]

Доктор принес баночку с притиранием и разукрасил меня на славу — точь-в-точь мумия, какие делали при Рамзесе. При взгляде на мое мертвенно-бледное лйцо становилось ясно, что секунды три я еще протяну, но не больше.

Спать в эту ночь нам не пришлось, да и солнце уже взошло. Подали шоколад, и Негус велел запрячь лошадей.

Тут как раз рассыльный принес газету «и^айгЬеН» (Истина), листок уже известного вам Вальштимме, где, среди прочего, мы нашли следующую заметку:

«В тот момент, когда пишутся эти строки, произошло весьма прискорбное событие. Два студента-иностранца: барон Розен из Финляндии и Гида Тэчуне из Молдовала-хии — повздорили между собой из-за туфельки некоей юной альбиноски. Дело дошло до дуэли — на карабинах в десяти шагах — которая и последовала сегодня на рассвете. Г-н Тэчуне убит наповал. Мы оплакиваем эту катастрофу, тем более, что несчастный юноша-молдовалах был нашим близким другом и искренним приверженцем наших политических идей».

[admin]

Не успел я крикнуть «браво» доблестному журналисту, который укокошил меня не моргнув глазом, как подоспели еще новости. Квартальный принес два письма: одно — ничем не примечательное ни по величине, ни по цвету, другое — в маленьком розовом конверте, запечатанное сердечком. Доктор раскрыл сначала первое и прочел вслух:

«Дорогой Эскулап!

Моей жене вот уже несколько дней, как неможется. У нее нещадная мигрень. Не соблаговолите ли выбрать свободный часок, чтобы ее попользовать и утешить.

Ваш покорный слуга и друг Мапппш».

— Скажи, что я буду в половине десятого, — обратился Негус к квартальному, который так и ел глазами мое восковое лицо и забинтованную голову, и тот вышел, нехотя оторвавшись от этого занятия.

— Если хочешь узнать, что во втором письмеце,— изволь, я прочту, — предложил мне Негус, — но только уговор: если ты мне друг — никому ни слова.

— О чем речь, право! Этих амурных секретов я уже столько выслушал, мне не привыкать стать.

Негус поднес письмо к носу, проговорил: «Какой букет!» и прочел:

«Тиран!

Так-то ты мне платишь за мои жертвы. Уже неделя, как ты пропал. Я жду тебя или... я буду презирать тебя!

Верная тебе пока что Фани.

Р. 3. Сообщаю тебе, что наш благоверный к девяти отправляется в суд. Целую тысячу раз, мой бесценный.

Ф».

[admin]

— Что ж, прокурор и его супруга подоспели как раз вовремя со своими цидулками, — после короткого раздумья сказал Негус. — Смех смехом, но о твоей дуэли и ране изрядный трезвон пойдет по городу; как бы не налететь на судебное разбирательство. Придется, верно, мне похлопотать перед Мапппшем, объяснить, что все это так, шуточки, розыгрыш, устроенный на пари... Ты подумал о таком обороте?

— До того ли мне было, голубчик! Смотри-ка, в самом деле чуть не дал маху—а ведь гордился, что собаку съел на законах.

Негус позвонил.

— Ты, Макс, вместе с Йоханом, поедешь со мной; когда мы остановимся у дома этого господина, вы вытащите его из коляски и под руки — под ноги, как носят покойников, внесете внутрь. Все ясно? — приказал он камердинеру, который слушал его с отвисшей челюстью, как проповедника в костеле.

— Ну, в добрый путь, —- прибавил Негус, и мы вышли.