разумеется,— тут же исчез, обожженный, и запер бумагу в несессер.
А ведь не получи я записки от барона, мысли мои приняли бы другой оборот, подумал я. Вот что значит изобретательность истинной любви! Теперь надо действовать с умом: пусть барон уверится, что Крошка получила его подарок и уже полюбила его—(подарок или барона — все едино) за глаза, а потом надо подстроить его любовное объяснение с мнимой Крошкой. С такой мистификацией немудрено справиться. Положим, какая-нибудь гризетка завтра на бале-маскараде... Эврика! Я забыл про подругу Розена.;. Не долго думая, я написал следующее письмо по-польски:
«Моя коханая пани!
Я располагаю вескими доказательствами неверности вашего милого друга. Позвольте мне тотчас же приехать, и я не только вам их представлю, но даже берусь дать вам возможность убедиться во всем самой. В ожидании ответа, р.. котором вы заинтересованы, уверяю вас, больше, чем я, остаюсь искренне ваш
Аноним».
Интрига завязывается на славу, Дюма, да и только. И бедной полячке предстоит сыграть роль Крошки.
Вошли Дитрих и Кати.
— Вы звонили? — спросил Дитрих.
— Да-да.
— Подать ужин?—предложила Кати.
— Нет, милочка, но хорошо, что ты тоже зашла. Я как раз собирался послать за тобой. Вот какая штука, душечка. Эту вещицу ты передашь барышне из рук в руки и скажешь, что тебе ее сунул в темноте, в коридоре, какой-то человек, рассмотреть его не удалось, и скрылся со словами: «Это — мадемуазель Мари в память вчерашнего представления». До поры до времени храни тайну,— добавил я, вложив ей в руку ассигнацию в пять флоринов.
Кати вышла, зажав под мышкой несессер, а в кулачке — залог молчания.
— А ты, оболтус, отправляйся на улицу Лорх; найди дом № 86, спроси госпожу Викторию Пшикшевскую, вручи ей в собственные руки, слышишь, прямо в руки, вот это письмо и дождись ответа. Повтори, что тебе сказано.
— Что я оболтус.
— Верно, еще что?
— Чтобы я пошел на улицу Лорх.
|