кать, нездоровится. Так началось знакомство. О боги! Как сладостно было подле нее — всякий день она пленяла меня по-новому, и через семь недель умерла, или лучше сказать, растаяла в моих объятиях. Могу похвастаться, это была единственная женщина в мире, которую я любил в буквальном смысле до гроба.
— Налево, улица Ф.
Ага, вот и счастливая обитель господина титулярного советника, воплощенная идея Фурье о фаланстерах. Во флигеле в глубине двора помещалось двое студентов и один чиновник, и все мы, на равных правах, без ревности, без интриг, без раздоров, наслаждались неистощимым благорас-. положением хозяйки, муж которой входил в наше товарищество четвертым и самым малозначащим членом.
— Хорошенького понемножку. Поворачивай назад!
Дома я нашел внеочередное послание барона:
«Аптекарь!
Я много думал, как можно лучше устроить, чтобы моя фея могла без труда отгадать имя своего обожателя. Может статься, моя идея не так уж плоха. Вот ее суть, на всякий случай. Ты вложишь в посланный мной несессер листок бумаги с моим родовым гербом, что легче всего может разжечь ее любопытство, и тогда можешь объяснить ей, что, судя по твоим геральдическим наблюдениям, он не может принадлежать никому иному, кроме как баронам Розен.
Твой навеки Р.»
Эту записку я храню по сей день, как образчик изящного и весьма оригинального стиля.
Итак, последние мои сомнения рассеялись. Носорог явно влюблен без памяти. Человек, трезво мыслящий, никогда не будет столь щедр на слово «может». Несессер и сани — поступки, совершенно не свойственные его натуре,— лишь подтверждали очевидное.
Я взглянул на герб, отпечатанный на листке надушенной розовой бумаги. Он представлял собой щит в виде семиконечной звезды — весьма распространенный символ шведской геральдики.
Я позвонил.
Моим родовым гербом, в соответствии с моим именем и моей натурой, была горящая головня*. Я отпечатал ее на сургуче поверх баронова щита, который — щит, а не барон,
*• «Тэчуне» по-молдавски означает «головня».
|