- Вставать пора, лакей, - вышел из спальни хозяин.
Смотрит мужик, черт-то голый совсем: серым волосом по синеватой коже густо покрыт, а под животом такой здоровый маятник висит, что несчастный супруг почувствовал полное свое ничтожество. Черт прошелся, за стол сел:
- Хорошо-то как, а, лакей! Хочешь пива?
- Д-да, - кивнул мужик. Во рту у него так пересохло, что язык стал, как пергамент доисторический. И сразу в руках оказалась красивая такая баночка, даже открыта уже. Мужик присосался, и черт из такой же баночки попивает, кивает сочувственно:
- Сушняк, понимаю.
Раз глотнули, два глотнули.
- Что ж ты жену свою ничему не научил? - спрашивает черт. - Лежала сначала, как бревно, не пошевелится. Щас дело другое. И всего-то за несколько камешков.
До мужика слова доходят медленно, невнятно, как через туман. Да еще пиво на голодный желудок - голову крэгом погнало. Вот он и решился спросить:
- Господин, а долго ли мне служить у тебя?
- А до той поры, милок, покуда деньги те, что я нашел, не кончатся.
- Когда же они кончатся?
- А когда ты, лакей, служить мне перестанешь, тогда они и кончатся.
Опустил мужик голову, горько ему, слезы с пивом глотает. Да тут еще - глоток за глотком - и пиво кончилось, одни слезы остались. Черт свое пиво тоже допил, встал, к мужику подошел и говорит:
- Поднимись! - мужик поднялся. - Высунь язык, - продолжает хозяин. Мужик высунул язык, а левая чертова пятерня хвать за него. - Вот и нашлось языку твоему длинному применение, я тебя за него держать буду, чтоб не вырывался. А за хулиганства твои и за пиво я с тебя такой расчетец возьму: кожу с тебя с живого сниму. Ты не бойся, жив останешься, а здесь по хозяйству тебе и без кожи бегать можно. Мы ее с твоей женой как украшение над кроватью нашей повесим. Договорились?
Мужик хотел выразить свое категорическое несогласие, но черт так потянул его за язык, что получился только однообразный звук: «э-э-э». Плюс еще сила какая-то сковала лакея - ни рукой ни ногой шевельнуть невозможно. Как во сне, хочешь побежать, а ноги не двигаются.
- Вот и хорошо, - сказал черт, и в руке у него появился тот самый кинжал, которым серенькому старикашке вчера пальцы отрезало. - Приступим, - и стал надрезать мужику венчиком кожу на лбу. Мужик кричит во всю мочь. Боль - ад кромешный, терпеть ее, так лучше в пропасть за ворота прыгнуть. Осатанел мужик. И сразу внутренний голос, как болельщик возле ринга, закричал в мозгах: «Врежь ему коленом! Под самый корень! Врежь ему!» Дернулся, а колено не слушается, как онемевшее. Еще попытался - бесполезно. «Врежь ему! Давай! Соберись! - вопит в черепе болельщик. - Пропадешь, если не врежешь!»
А черт уже почти вокруг всей головы ему надрез сделал, кровь прямо ручьями течет на грудь, на плечи, на спину. Кричит мужик, силится, прямо трясется весь, как силится. Никогда в жизни он так не напрягался… И - бац! - сработало, врезало колено, в цель попало.