На последнем слове мы очутились у ворот г-жи Пахт.
До сих пор не возникало надобности в описании хором моей почтенной хозяйки и личностей других квартирантов, обрамляющих мое тамошнее житье-бытье. Приверженный к математике, я в первую голову всегда намечаю центр, а
уже отсюда в нужную минуту можно циркулем очертить
круг любого диаметра, что мы и проделаем сейчас.
Итак, дом состоял из двух этажей и мансарды. В верхнем этаже жил я сам, а чёрез коридор от меня — хозяйка со
своим детищем. В нижнем, подо мной, помещалась одинокая лавочница, успевшая трижды овдоветь, у нее все студенты квартала брали в долг кильки, сардинки и прочую снедь; под г-жой Пахт гнездился француз-парфюмер с женой, семью дочерьми и тремя сыновьями — на любой вкус — от четырех месяцев до девятнадцати лет. В мансарде нашли себе приют две модисточки — с моей стороны — и три студента ветеринарного училища со стороны г-жи Пахт.
Не успела коляска Негуса остановиться у ворот, как парфюмер мсье Жюль уже высунул в дверь голову, струящую на всю округу мощный поток благовоний, сдвинул на затылок колпак из голубой шерсти и с видом Талейрана изрек: «Это неспроста!» И тут же чья-то ручка — не слишком, впрочем, миниатюрная — протерла запотевшее окошечко в мансарде, и в нем замаячила, как в волшебном фонаре, фигура одной из модисток, фрейлен Гретхен, волоокой девы, как называл ее первообраз — златокудрую Минерву — старик Гомер.
|